Аркадий Аверченко

Стихийная натура

I
Я приезжаю в Москву очень редко, но всегда, когда приезжаю, – мне попадается на глаза москвич Тугоуздов.
Знакомы мы с ним недавно – всего лишь несколько месяцев, но, выпивши однажды больше, чем нужно, перешли на «ты».
Недавно, узнав, что я в Москве, он отыскал меня, влетел в номер гостиницы и с порога закричал:
– Брось, брось! К черту твой письменный стол! Нынче у меня хорошее настроение, и я хочу глотнуть порцию свежего воздуха! Э, черт! Живешь-то ведь один раз!
Меня очень трудно уговорить присесть за письменный стол; но увести от письменного стола – самое легкое, беспроигрышное дело…
– Глотнем воздуху, – радушно согласился я. – Это можно.
– Эхма! – кричал оживленный Тугоуздов, в то время как мы, усевшись на лихача, мчались в оперетку. – Ходи, изба, ходи, печь! Гоп, гоп! Хорошо жить на свете, а?
– Совершенно безвредно, – улыбнулся я, впадая в его тон. – Так мы в оперетку?
– В оперетку. Там, знаешь, есть такие разные женщиночки. Хорр…шо!
«Вот оно, – подумал я, – настоящая широкая московская душа».
Как будто догадавшись, Тугоуздов подтвердил вслух:
– Настоящая я, брат, московская душа! Тут нас таких много. Валяй, Петя, – пятерку на чай дам! Гоп-гоп!
В оперетке, во время антракта, мы встретили двух неизвестных мне людей: Васю и Мишунчика.
По крайней мере, Тугоуздов, столкнувшись с ними, так и крикнул:
– Вася! Мишунчик!
Тут же он с ними расцеловался.
– Как подпрыгиваешь, Мишунчик?
Оказалось, что Мишунчик «подпрыгивал» хорошо, потому что, не задумываясь, отвечал:
– Ничего. Подъелдониваем.
У русского человека считается высшим шиком пускать в ход такие слова, которых до него никто не слыхивал; да и он сам завтра на тот же вопрос ответит иначе… Что-нибудь вроде: «ничего, гапибонимся» или «ничего, тарарыкаем».
А в переводе на русский язык этот краткий диалог очень прост:
– Как поживаешь, Миша?
– Ничего, помаленьку.
Тугоуздов познакомил меня с Васей, познакомил с Мишунчиком и не успокоился до тех пор, пока не взял с них слово ехать вместе с нами ужинать к «Яру».
– Нет, нет, уж вы не отвертитесь. Поедем, чепурыхнем (или чебурахнем – не помню).
Когда мы вернулись и сели на место, я спросил Тугоуздова:
– Кто это такие, твои друзья?
– А черт их знает, – беззаботно отвечал он, не отрывая бинокля от глаз.
– Чем они занимаются?
– Так просто… Москвичи. Кажется, хорошие ребята. Впрочем, я фамилию-то ихнюю забыл. Не то Кертинг и Полосухин, не то Димитрюков и Звездич. Тот, что Звездич, очень хорошо анекдоты рассказывает.
И закончил несколько неожиданно:
– Деляга.

II
Когда приехали к «Яру» – нас уже ждал накрытый стол.
– Все как следует? – жизнерадостно спросил Тугоуздов склонившегося к нему метрдотеля.
– Извольте видеть!
– Чего там изволить! Коньячишку дрянь поставили. Ты, братец, дай чего-нибудь этакого… старенького.
– Извольте-с. Есть очень хорошие коньяки 1820 года – только должен предупредить, Николай Савич, – тово-с! Семьдесят пять монет бутылочка.
– Ты, братец, глуп, – поморщился Тугоуздов. – Скажи, Тугоуздов когда-нибудь торговался?!
– Никак нет.
– То-то и оно. Живешь-то ведь один раз! Верно, ребятки?