Моя ненастоящая дочь – Ева. Часть первая
Зачем мегаполису искусственные дети?
Марина Ахмедова поделиться:
19 июля 2013
размер текста: aaa
Что подумают, скажут или сделают посторонние люди (прохожие, пассажиры метро), когда увидят на руках у женщины ненастоящего младенца? Большой город, давно доказавший – хоть голым на улицу выходи, всем все равно – тем не менее, реагирует неожиданно и не предсказуемо. Почему? И почему, несмотря на такую «городскую реакцию» неживые младенцы входят в моду? Им посвящаются целые сайты, на которых женщины выкладывают их фотографии в кроватках, в подгузниках, в колясках, с прогулок, и всерьез обсуждают, что для таких младенцев хорошо, а что – плохо. Наш корреспондент решил ответить на эти вопросы, пожив с таким младенцем.
– Ева – очень хорошая девочка, – говорит Юлия, передавая мне сверток. – Она очень хотела родиться к вашей встрече. С ней не было никаких проблем. Она родилась на ура. Она на вас похожа. У нее глаза, как у вас, большие.
– Кажется, у нее и рот, как у меня, – прижав к себе сверток, я заглядываю в Евино лицо.
– Вы – мама Евы, – говорит Юлия.
– А бывают те, которые не хотят рождаться?
– Есть очень строптивые. У одной уши потемнели. Значит, ей суждено было быть мулаткой… А Ева покорно рождалась. Специально к вашему приезду.
– Сколько времени заняло ее рождение?
– Неделю. Дома у нее еще братик есть. Его зовут Патриком.
– Значит, Петей…
Санкт-Петербург. Центральный парк культуры и отдыха. Люди. Дети. Коляски. По дорожкам проносятся подростки на роликах. Да, я вижу, что они специально дают вокруг меня круги, чтобы заглянуть в лицо Евы. Я отворачиваю ее к себе – прячу ее лицо. Теперь, так мне кажется, ее ничем не отличить от живой.
У развилки продают вареную кукурузу, мороженое. Ева одета в подгузники и распашонку. Рукой я нащупываю памперс. Сверху она завернута в вязаный белый платок, и, когда я хожу, его бахрома распускается по моей ноге. Волосы у Евы рыжие. Они топорщатся. Юлия, которая идет рядом, достает из кармана щетку и приглаживает Евины волосы.
– Это я ей мохеровые нитки в голову иголкой воткнула.
Мы идем вдоль парка по самой тенистой дорожке. Мы направляемся к пруду, чтобы сфотографироваться на память. Все смотрят на меня. Вернее, на сверток в моих руках.
– Почему они так смотрят?
– А вы посмотрите вон на мамашу с ребенком, – показывает Юлия в сторону беседки, там молодая женщина, подхватив за бока младенца, подкидывает его вверх. – Живой младенец спокойно лежать не будет. Он будет шевелиться, сопеть. А у вашего – ручки-ножки затекли. Вы идете спокойно, расслабляетесь.
– Просто ее рука давит мне на солнечное сплетение. Мне больно, – говорю я.
– Возьмите ее правильно. Вы ее так к себе прижимаете, что ей дышать нечем.
– Мамаша, вашему ребенку сейчас головку напечет! – бросает мне немолодая женщина, проезжая мимо с коляской.
Через две недели, когда Ева приедет в Москву, психолог Ева Израилевна Весельницкая, разглядывая ее в своем кабинете, скажет: «Марина, они думали, что вы несете труп»
Ее взгляд прирастает к нам с Евой, как колючка. Она решилась сделать мне замечание, наверное, подумала: «Лучше сказать этой мамаше-идиотке, чем не сказать и потом чувствовать себя виноватой». Но во взгляде ее – кое-что еще. Какое-то подозрение. Хотя ни я, ни Ева никакого отношения к этой женщине не имеем. Мы просто идем по парку. Парк – общий. Если бы эта женщина, например, надела коляску на голову и так ходила, я бы не стала делать ей замечаний.
Но это подозрение я встречаю в глазах практически всех прохожих. Подростки на роликах пялятся во все глаза. Через две недели, когда Ева приедет в Москву, психолог Ева Израилевна Весельницкая, разглядывая ее в своем кабинете, скажет: «Марина, они думали, что вы несете труп».
– Я своим клиентам говорю: «Это кукла, не надо к ней привязываться», – продолжает Юлия. – Я так всем клиентам говорю. Есть женщины, которые покупают для них дорогую одежду, сосочки… Фотографируют, выкладывают фотографии на сайт. Наряжают их, в гости с ними ходят. Вот она купила, и ей есть о ком теперь заботиться.
– Им одиноко?
– Может быть, и одиноко.
– А они между собой похожи?
– Сложно сказать. За ними приезжают разные женщины. Но раз они их берут, значит, что-то в этих женщинах есть общее.
Юлия Лисняк
Мы садимся у пруда. Я кладу Еву на траву. Она лежит, запрокинув голову назад. Она не смотрится, как кукла, нет. Она – как мертвый младенец с открытыми глазами, уставившимися в небо. По краю пруда сидят мужчины с голыми спинами – загорают. Они стараются на нас не смотреть.
Я вышла на улицу с предметом. Я много раз выходила на улицу с разными предметами. Я выходила со своим метровым портретом, где у меня выпучены глаза, и везла его в метро, но никто не смотрел. Я выходила с гигантским подсвечником. Однажды я вышла с черной кошкой, ошейник который держался на огромной броши из настоящих жемчугов. Но лишь редкие прохожие удостаивали нас взглядом. Теперь мне просто интересно, чего они так пялятся на Еву?
Здесь у пруда мы скрылись от людских глаз.
– Поправьте ей головку, а то подумают, что у вас дитё с ДЦП, – говорит Юлия.
Я кладу ладонь под голову Евы и нажимаю другой ладонью ей на грудь. Мягкая. Интересно, что там? Ева выпрямляется. Но когда я повернусь к ней через пять минут, ее голова снова будет запрокинута.
Я, сидя в траве у пруда, уже сфотографировала Еву и запостила ее фото в Facebook и Instagram. Пришли первые сообщения: «Марина, быстро скажи мне, что ты не сошла с ума!», «Это что?!», «Это еще кто?!», «Ужас, какой страшный ребенок», «Мне страшно на это смотреть», «А живой лучше!», «А с живым сравнивать нельзя! Какая мерзость!».
Я всего лишь запостила фотографии Евы. Я не писала, не говорила, не думала, что она – живая. Что ее надо сравнивать с живой и решать, кто лучше, а кто – хуже. Это люди сами так подумали…
У Евы – голубые глаза. Они – из стекла. Наверное, поэтому в них, как в зеркале, отражается небо. Я испытываю к ней первое чувство – жалость. Оно приходит не из меня, а из Facebook. Там ее так ругают, что мне хочется ее защитить. Даже несмотря на то, что она – предмет. Если бы ругали мой подсвечник, я бы тоже защищала его. Но, наверное (или возможно), имея в руках привлекающий взгляды предмет, ты начинаешь испытывать к нему те чувства, которые считываешь с окружающих. Или ты начинаешь испытывать чувство наперекор чувствам окружающих.
– Они, наверное, бездетные, – говорю я. – Те женщины, которые их покупают.
– Совсем нет, – отвечает Юлия. – Это женщины сильно за сорок, детки которых уже стали взрослыми.
– И зачем им кукла?
– Женщины всегда играли в кукол.
– Но современный мир предлагает массу других игрушек. Интернет, например. Социальные сети.
Люди пытаются создать куклу, которая была бы приближена к человеческому младенцу. К живому. Эти куклы дорого стоят. Понятно, что их могут себе позволить в основном состоятельные женщины. А в это время много живых и настоящих младенцев ждут родителей в домах ребенка
– Интернет – это скучно. В основном покупают на порыве души. Вот сейчас я сижу с вами, а сама волнуюсь – отправила девушке посылку с куклой. Она как-то отследила передвижение посылки по интернету и позавчера написала: «Ура! Она уже в городе!» Вчера она ходила на почту, но нет, еще не пришла. Написала мне «ВКонтакте»: «Сегодня пойду получать». Эта девушка – молодая… А некоторые их боятся. Боятся, что это мертвый младенец. Но у людей разные страхи. Некоторые, например, боятся темноты.
– А что, вы думаете, в ней выдает то, что она – неживая?
– Глазки выдают.
– Люди пытаются создать куклу, которая была бы приближена к человеческому младенцу. К живому. Эти куклы дорого стоят. Понятно, что их могут себе позволить в основном состоятельные женщины. А в это время много живых и настоящих младенцев ждут родителей в домах ребенка.
– Брошенный младенец – это большая ответственность. Приютить ребенка… Это же не котенок и не кукла, от которой ты можешь устать и пойти заниматься своими делами. А когда снова будет порыв нежности, подойти к ней, обнять. А живое будет постоянно дергать тебя – и днем, и ночью. Своего-то ребенка сложно предугадать, каким он будет? Но все равно ищешь в нем черты – свои или папы. А приемный ребенок – загадка до конца дней.
– Возьмите Еву с собой в Москву, – говорит Юлия, когда мы выходим из парка. В нескольких метрах от нас муж Юлии катит коляску с их двухлетним сыном.
– Я не могу, – говорю я.
Юлия добра. Редкий мастер-реборнист… А пора уже разрушить интригу: Юлия Пшеницына – мастер-реборнист, она делает кукол, очень похожих на младенцев. Настолько похожих, что только с совсем близкого расстояния можно разглядеть – это не живое, это – резина. Ева – не живая, она – кукла. Так вот, редкий мастер-реборнист захочет отдать свою дорогостоящую работу в чужие руки. По Юлии вообще видно, что она – доброжелательная, мягкая женщина без причуд. Мне не хочется пользоваться ее добротой. Но больше всего… я, пожалуй, не могу себе представить, как я сейчас спущусь с Евой в метро и все там будут на меня пялиться. Сначала они будут думать, что у меня в руках живой младенец, и уступать мне дорогу и места. А потом, когда поймут, что Ева – лишь копия живого младенца, будут смотреть на меня, как на больную. Или будут злиться. А рядом не будет Юлии, которая сможет нас с Евой защитить.
Через две недели Ева Израилевна скажет мне: «Не выходите с ней на улицу одна. Это может быть опасно».
Но почему? Почему кукла вызывает такую реакцию? Я знаю, что в Америке привыкли к молодым женщинам, которые, страдая ожирением или карьерой, не могут родить и берут куклу. Моя подруга, живущая часть года в Майами, рассказывала: там они возят реборнов в колясках, пристегнутых к велосипедам, сидят с ними в парках. Качают их на руках. Разговаривают с ними. Меняют подгузники.
– Нет, спасибо, – говорю я.
Впрочем, я предпочла бы горячую точку. Там меня не называют больной, потому что знают: я – журналист. Когда я буду ходить с Евой, никто не узнает, что я журналист, и все будут думать – я больная, несчастная женщина
На эскалаторе, они в питерском метро длиннее и медленнее московских, я думаю: «Надо было взять Еву». Спуститься с ней в метро, пройти с ней по московским улицам – все равно что съездить в горячую точку. Впрочем, я предпочла бы горячую точку. Там меня не называют больной, потому что знают: я – журналист. Когда я буду ходить с Евой, никто не узнает, что я журналист, и все будут думать – я больная, несчастная женщина.
Пишу подруге-фотографу, которая живет в Санкт-Петербурге.
Марина Ахмедова: Юля, ты не могла бы привезти мне из Питера в Москву Еву?
Сообщение ушло и просмотрено. Но молчок. Проходит пять минут.
Юлия Лисняк: Нет!!!
Марина Ахмедова: Ева – очень симпатичная девочка…
Юлия Лисняк: Ты издеваешься?! Нет!!!
Через день я отсылаю новое сообщение.
Марина Ахмедова: Ну так что? Ты мне Еву привезешь?
Юлия Лисняк: Зачем она тебе, Марина?
Марина Ахмедова: Буду проводить исследование, почему люди так на нее реагируют.
Юлия Лисняк: А ты подумала, как я ее буду везти? На меня все будут смотреть! Она – страшная! Я ее боюсь!
Марина Ахмедова: Евы бояться не надо. Она – не страшная. Она – красивая.
Юлия Лисняк: Я, может, и не боюсь. Но она меня смущает.
Марина Ахмедова: Короче, привезешь или нет?!
Юлия Лисняк: Блин… Привезу…
Ева едет в Москву.
