Утро. Стандартная московская пробка до метро. Заскакиваю на ходу… на ползу… на стою… короче, в стоящую мёртво посреди дороги маршрутку в надежде уютненько там разместиться и в тишине и покое почитать книжечку, пока это корыто черепашьим шагом продвигается к пункту назначения.
Ага, не тут-то было! В маршрутке меня встречает мерное бормотание бабушки, держащей на коленях мажорно-розовую внучку и объясняющей этой самой внучке основы мироустройства.
— О, Ксюшенька, посмотри, тётя вошла… Что надо сказать тёте? Тёте надо сказать: «Здравствуй, тётя». Ксюша, поздоровается с тётей, Ксюша хорошая девочка. Ксюша всегда здоровается с девочками, с мальчиками, и если тётя зашла, то и с ней надо тоже поздороваться…
Расплатившись с водителем и состроив безучастной к происходящему Ксюше дежурную улыбку «ах-как-я-вас-всех-люблю-с-утра-в-понедельник», протискиваюсь на свободное место. По дороге не забываю записать бабуленции отдельного «добрячка» за «тётю». Чтоб вы знали, 20-, 30- и даже 45-летним барышням гораздо приятнее слышать о своей персоне «девушка» (даже когда это определение катастрофически грешит против истины) или, на худой конец, «женщина», но уж точно не «тётя». Потому что тётя — это либо сестра твоей матери/отца, либо некое аморфное существо с тяжёлым характером, орущее на тебя из-за прилавка советского гастронома. Третьего не дано. Ну да чёрт с ним. Понедельник же. Чего ещё от понедельника ожидать?
Тем временем бубнящая бабушка не умолкает:
— Смотри, Ксюшенька, тётя идёт садиться, надо тётю пропустить, потому что Ксюшенька сидит — и тёте надо сесть. И тётя поедет, как Ксюшенька, сидя в машинке. Как Ксюшенька едет? Хорошо Ксюшенька едет. Сидит у бабушки на коленках и едет в маршрутке. Вот такая Ксюша…
Раскрываю книжку и пытаюсь погрузиться в чтение. Хрен.
— Ой, Ксюшенька, бибика! (Вот уж действительно невидаль: бибика в московской пробке.) Ксюшеньку напугала бибика? Напугала бибика Ксюшеньку? Какая нехорошая бибика. Ну, ничего, ведь бибика не сильно напугала Ксюшеньку? Не сильно бибика напугала Ксюшеньку. А и правда — что её бояться, бибику-то…
Пардон, мадам, вы не родственница тому самому кэпу?
— А Ксюша у нас что делает? — продолжает вопрошать бабуленция. — Ксюша у нас смотрит в окошко. И тёти смотрят в окошко, и дяди. Все смотрят в окошко, так же, как Ксюша. Смотри, Ксюшенька: и дяди, и тёти — все смотрят в окошко…
Начинаю нервничать, так как читать под этот монолог нет никакой возможности, но уговариваю себя, что бабка, в сущности, молодец: разговаривает с дитём, помогает ему познавать окружающий мир, чего большинство нынешних родителей не делают.
Меж тем девочка решает подать голос. Глядя на пешеходный светофор, изрекает: «Мякока!», на что тут же получает донельзя исчерпывающий ответ:
— Где морковка, Ксюшенька? Нет, это не морковка. Это человечек красненький. Что значит красненький человечек, Ксюшенька? Что надо стоять, а переходить нельзя. А вот человечек зелёненький. Что значит зелёненький человечек?.. Ой, а вот он уже опять красненький. А красненький человечек, Ксюшенька, что значит?..
Чую, что бабка входит в цикл, из которого не будет выхода, но тут ситуацию спасает девушка с соседнего сиденья, доставшая из сумки телефон.
— Ой, Ксюшенька! — радуется бабулька. — Смотри, что это у тётеньки? Это у тётеньки телефон. Тётенька достала телефон, тётенька будет звонить. Тётенька позвонит по телефону, и ей там ответят, и тётенька будет разговаривать по телефону…
На лице девушки с телефоном отражается сомнение: не огреть ли старушку «нокией», как завещал ещё незабвенный Родион Раскольников? Но девушка сдерживается, видимо, подумав о том же, о чём и я: в сущности, старушка занята благоугодным делом — воспитанием подрастающего поколения, и если её сейчас пристукнуть, то кто же выведет это самое поколение из мрака невежества?
Не догадавшись, какая опасность только что миновала её, бабка продолжает монотонно бухтеть:
— Ксюшенька, а где сейчас мама? Мама сейчас дома, мама смотрит в окошко, так же, как Ксюшенька. Только у Ксюшеньки окошко низко, а у мамы высоко. Мама на высоком этаже сидит, а Ксюшенька сидит в автобусе, Ксюшенька едет в автобусе, а мама осталась дома…
Натужные покерфейсы пассажиров оплывают прямо на глазах, словно восковые свечи. Оно и понятно: я вошла сюда пять минут назад и уже получила бонус в виде начинающейся мигрени, а они, бедолаги, уже минут десять-пятнадцать слушают бабкины излияния и молчат, потому что проорать «Заткнись, с***!» будет как минимум невежливо, а как максимум — травмирует нежную психику розовощёкой Ксюши.
Китайская пытка, однако, не прекращается ни на миг. В дело идут заоконные пейзажи, каждый элемент которых обрисовывается с такой тщательностью, что Айвазовский бы обзавидовался.
— А вот смотри, Ксюшенька: речка. Пока мы не подъехали к речке, но скоро мы подъедем к речке, и Ксюша увидит речку. Речка, наверно, замёрзла, потому что сейчас зима. Знаешь, что такое зима, Ксюшенька? Зима — это когда холодно, снежок и замерзает речка…
Чтоб вы понимали, с какой интенсивностью происходит процесс мозголожства, сообщу, что с момента моей посадки в маршрутку до момента пересечения речки мы проехали около 320 метров (только что измерила по Яндекс-карте). Триста двадцать грёбаных метров! А мозги тринадцати ни в чем не повинных пассажиров пробиты навылет в трёхстах тринадцати местах. А ведь все они, и я вместе с ними, могли спокойно дождаться автобуса, ползущего в каких-нибудь ста шагах позади маршрутки… Но кто же знал?
Мужественно пытаюсь абстрагироваться от бабкиного голоса и всё-таки почитать свою постапокалиптическую книжку, где как раз началась глава о каннибалах. Ага, щаз! Разбежалась.
— А вот смотри, Ксюшенька…
Заоконные пейзажи отличаются разнообразием. Речку проехали с горем пополам, зато теперь перед нами забор! Грех не обсудить с ребёнком такую достопримечательность. А после забора — выезд с автостоянки, вообще отрыв башки и тема для шестнадцати диссертаций.
Пассажиры угрюмо молчат. Покерфейсы, не выдержав нагрузки, трансформировались в гримасы страдания и ненависти. Впереди ещё один светофор. На светофоре — ещё один красный, как морковка, человечек. И второй, с***, зелёный. Как огурец. Оба ехидно посмеиваются над нами: они-то снаружи, им-то бабушку не слышно.
Бросив чтение, размышляю о том, что, наверное, с точки зрения норм общественного поведения не очень прилично выступать в замкнутом пространстве перед публикой, которая выступления не заказывала и, к тому же, лишена возможности сбежать из концертного зала. Но бабушку подобные сомненья не посещают, и сеанс вещания «радионяни» продолжается. Ребёнок, что характерно, молчит. Видимо, бабушкины сказки задолбали Ксюшеньку задолго до посадки в микроавтобус.
Голова, судя по всему, болит не только у меня. Женщина, сидящая напротив, явственно грезит о таблетке анальгина и полном рожке патронов, который она в порыве пацифизма не использует по назначению, а с удовольствием затолкает кое-кому кое-куда (и глотка при этом — не единственно возможный вариант).
И вдруг в гнетущей маршруточной тишине раздаётся ангельское пение. Бабка, на миг сменив пластинку, произносит сакраментальное:
— Остановите на следующей!
И народ замирает, не веря счастью: до «следующей» всего пара десятков метров, а значит, избавление близко! Разверзается дверь, и за целых две остановки до метро выметается бабка, подхватив розовощёкую Ксюшу. В едином порыве облегчённо выдыхают пассажиры. Боясь поверить своему счастью, они переглядываются с затаённой гордостью: «Ну что? Мы же ведь молодцы, да? Ведь вытерпели, не убили! Даже сукой не обозвали, хотя очень хотелось. Плюс 20 пунктов хорошей кармы каждому, согласны? Согла-а-асны!»
Любители поговорить, пожалуйста, думайте не только о себе, но и об окружающих.
